«Когда я, как говорится, стану человеком - буду сам зарабатывать свой
хлеб, иметь свой угол, - вот тогда первым делом я заведу пса.
Потому что жизнью своей я обязан собаке.
То есть, конечно, своей жизнью я обязан родителям: отцу и матери. Отец
мой, Прохоров Геннадий Петрович, был армейским капитаном. Мать, Прохорова
Тамара Александровна, была военфельдшером. Поженились они на фронте, а
после войны вместе с той частью, где служили, обосновались в городе
Ашхабаде. Здесь-то я и родился.
А в ночь на шестое октября 1948 года произошло ашхабадское
землетрясение. Город рухнул, погребя под своими камнями людей. В том числе
и моих родителей.
Вот так - провоевали всю войну, и не тронули их пули, а уже при полном
мире, тихой ночью, в покойном сне придавила упавшая стена.
Но как же уцелел и спасся, остался жив я сам? Ведь и я был в ту ночь
вместе с ними, в той же комнате, спал в своей детской кроватке...
Ничего этого сам я, конечно, не помню - ровным счетом ничего: ни
землетрясения, ни бедных своих родителей, ни своего чудесного спасения.
Ведь мне в ту пору еще и двух лет не исполнилось.
Но впоследствии одна женщина, приехавшая навестить меня в детдоме,
рассказала мне все, а она это знала вполне достоверно, потому что была
сослуживицей отца с матерью.
Она привезла мне гостинцев, всяких конфет и пряников, а потом, утирая
слезы, поведала такую историю.
Будто в нашей семье была собака, овчарка по имени Рекс. Она, как и
положено собаке, верно служила хозяевам, но больше всех любила меня, хотя я
и был совсем маленьким, - она сторожила меня, когда родителей не было
дома, приглядывала.
И вот в ту самую ночь, когда ашхабадские жители спали, а до толчка
оставалось еще несколько секунд, собака услышала, как изнутри загудела
земля (они ведь, животные, гораздо раньше людей такое слышат и раньше чуют
беду), и тогда она вспрыгнула на мою кровать, вцепилась зубами в рубашонку
и одним махом выскочила в окно: оно оказалось открытым, потому что ночь
была очень душная. И тотчас обрушился дом.
Так собака спасла меня»
Дальше этот мальчик попадает в детский дом, куда приезжает педагог из Московского хорового училища, в поисках талантов. Мальчика звали Женя, педагог просит его спеть. Женя поет много песен, и напоследок…
"-- А еще, - сказал я, помявшись, - можно я спою одну песню? Только...
-- Разумеется, - кивнул представитель.
-- Какую? - встревожилась Вера Ивановна.
-- Только... эту песню по радио не дяденька поет, а тетенька... - Я
смутился, сообщив об этом. Кроме того, я знал песню не до конца, а лишь
самое начало. Но мне очень нравилась эта песня.
-- Пожалуйста, - разрешил представитель.
Я отступил еще на два шага. Сглотнул комок в горле, потому что, едва я
вспоминал эту песню, мне вдруг делалось грустно. Это была довольно грустная
песня.
В ясный день желанный
Пройдет и наше горе.
Мы увидим в дали туманной
Дымок, вот там, на море...
Мне всегда, когда я слушал и пел эту песню, так ясно представлялось
море, которого я никогда не видел, и этот дымок, этот корабль, которого я
тоже нигде не видел, кроме как в кино, и еще мне представлялась какая-то
очень красивая тетенька, которая стоит на берегу и ждет-дожидается, которая стоит на берегу и ждет-дожидается, покуда
появится корабль... И я догадывался, что ничего она не дождется."
