В. Катаев "Белеет парус одинокий"
" - Что?.. Что случилось?..
Дуня молчала, беззвучно шевеля губами.
- На Канатной евреев бьют, - наконец выговорила она еле слышно, -
погром...
- Не может быть! - вскрикнула тетя и села на стул, держась за сердце.
- Чтоб мне пропасть! Чисто все еврейские лавочки разбивают. Комод со
второго этажа выбросили на мостовую. Через минут десять до нас дойдут.
Отец вскочил бледный, с трясущейся челюстью, силясь надеть непослушной
рукой пенсне.
- Да что ж это, господи!
Он поднял глаза к иконе и дважды перекрестился.
Дуня приняла это за некий знак. Она очнулась, полезла на стул и стала
порывисто снимать икону.
- Что вы делаете, Дуня?
Но она, не отвечая, уже бегала по комнате, собирая иконы. Она суетливо
расставляла их на подоконниках лицом на улицу и подкладывала под них стопки
книг, коробки, цибики из-под чаю, - все, что попадалось под руку. Отец
растерянно следил за ней:
- Я не понимаю... Что вы хотите?
- Ой, барин, да как же? - испуганно бормотала она. - Да как же?
Разбивают евреев... А русских не трогают... У кого на окнах иконы - до тех
не заходят!
Вдруг лицо отца исказилось.
- Не смейте! - закричал он высоким, срывающимся голосом и начал изо
всех сил дробно стучать кулаком по столу. - Не смейте... Я вам запрещаю!..
Слышите? Сию же минуту прекратите... Иконы существуют не для этого... Это...
это кощунство... Сейчас же...
Круглые крахмальные манжеты выскочили из рукавов. Лицо стало смертельно
бледным, с розовыми пятнами на высоком лепном лбу.
Никогда еще Петя не видел отца таким: он трясся и был страшен. Он
бросился к подоконнику и схватил икону.
Но Дуня крепко держала ее и не отпускала.
- Барин!.. Что вы делаете?.. - с отчаянием кричала она. - Они же всех
чисто поубивают! Татьяна Ивановна! Ясочка! Чисто всех побьют! Ни на что не
посмотрят!..
- Молчать! - заорал отец, и жилы у него на лбу страшно вздулись. -
Молчать! Здесь я хозяин! Я не позволю у себя в доме... Пускай приходят!
Пускай убивают всех!.. Скоты!.. Вы не имеете права... Вы не имеете...
Тетя хрустела пальцами:
- Василий Петрович! Умоляю вас, успокойтесь!..
Но отец уже стоял, прислонясь головой к обоям и закрыв руками лицо.
- Идут! - крикнула вдруг Дуня.
Наступила тишина.
На улице слабо слышалось стройное пение. Можно было подумать, что
где-то очень далеко - крестный ход или похороны.
Петя осторожно посмотрел в окно. На улице не было ни души. Еще более
опустившееся и потемневшее небо грифельного цвета висело над безлюдным
Куликовым полем. Несколько длинных ниток легкого, как лебяжий пух, снега,
собранного ветром, лежало в морщинах голой земли.
Между тем пение становилось все явственнее. Тогда Петя с полной
ясностью увидел, что та низкая и темная туча, которая лежала на горизонте
Куликова поля справа от вокзала, вовсе не туча, а медленно приближающаяся
толпа.
В доме захлопали форточки.
В кухне послышались чьи-то сдержанные, очень тихие голоса, топтанье,
шум юбок, и в коридоре совершенно неожиданно появилась пожилая женщина,
держа за руку ярко-рыжую заплаканную девочку.
Женщина была одета, как для визита, в черные муаровые юбки, мантильку и
фильдекосовые митенки. На голове у нее несколько набок торчала маленькая, но
высокая черная шляпка с куриными перьями. Из-за ее плеча выглядывали
матово-бледное круглое лицо Нюси и котелок "Бориса - семейство крыс".
Это была мадам Коган со всей своей семьей.
Не смея переступить порог комнаты, она долго делала в дверях реверансы,
одной рукой подбирая юбки, а другую прижимая к сердцу. Сладкая, светская и
вместе с тем безумная улыбка играла на ее подвижном, морщинистом личике.
- Господин Бачей! - воскликнула она пронзительным птичьим голосом,
простирая обе дрожащие руки в митенках к отцу. - Господи Бачей! Татьяна
Ивановна! Мы всегда были добрыми соседями!.. Разве люди виноваты, что у них
разный бог?..